Щелчок...щелчок...Иногда во мне что-то щелкает и я меняюсь... правда не на очень долгое время, пока звон от щелчка не исчезнет...и потом я опять забываю о щелчке...мне кажется, что это давно остановившейся механизм, который раньше исправно работал, а теперь лишь его детали по инерции пытаются крутиться, но импульсы слишком слабые, чтобы привести его в движение... А ведь раньше он так исправно работал. но теперь лишь отголоски прошлого напоминают о себе. А иногда мне кажется, что он вообще в другую сторону начнёт вертеться, это я и боюсь, и желаю, потому что любое движение лучше бездейственности. Интересно, что меня привело к такому состоянию, впрочем отчасти я догадываюсь о причинах, но этих причин слишком мало. А ещё эти постоянные мысли...такие мысли есть у каждого человека, но они мимолётны. Меня же они преследуют каждый день, я встаю с ними и ложусь с ними. Мне так рано об этом думать... И я злюсь на Бога, раз он заставляет мой мозг думать лишь об одном.
Отрывок из новеллы Ги де Мопассана "Под солнцем" Жизнь, такая краткая, такая долгая, становится подчас невыносимой. Ее течение всегда одно и то же, и в конце всего — смерть. Жизни не остановишь, не изменишь, не поймешь. И часто нас охватывает возмущение и негодование перед тщетностью наших усилий. Что бы мы ни делали, мы умрем! Во что бы мы ни веровали, как бы ни мыслили, что бы ни пытались делать — мы умрем. И кажется, что умрешь завтра, так ничего больше не узнав и уже питая отвращение ко всему, что знаешь. И чувствуешь себя подавленным от сознания "извечного ничтожества вещей", бессилия человека и однообразия его действий.
Встанешь с места, походишь по комнате, облокотишься на подоконник. Люди в доме напротив — отец, мать, четверо детей — обедают, как они обедали вчера, как будут обедать завтра. Еще три года тому назад была с ними бабушка. Теперь ее больше нет. Отец, с тех пор как мы стали соседями, сильно изменился. Он этого не замечает, он кажется довольным, он кажется счастливым. Глупец!
Они говорят о чьем-то браке, потом о чьей-то смерти, потом о нежном мясе поданного цыпленка, потом о своей служанке, которая нечиста на руку. Они беспокоятся о тысяче вещей, ненужных и бессмысленных. Глупцы!
Вид квартиры, где они живут вот уже восемнадцать лет, вызывает во мне отвращение, негодование. И это жизнь! Четыре стены, две двери, окно, кровать, стулья, стол — и все! Тюрьма, тюрьма! Любое жилище становится тюрьмой, если живешь в нем долго! О, бежать, уехать, бежать от примелькавшихся мест, от людей, от все тех же движений в одни и те же часы и — главное — от все одних и тех же мыслей!
Когда чувствуешь, что все надоело, так надоело, что хочется плакать с утра до ночи, так надоело, что нет больше сил встать и выпить стакан воды; когда чувствуешь, что тебе надоели дружеские лица, которые слишком часто попадаются на глаза и начинают вызывать раздражение, твои противные и благодушные соседи, привычные и однообразные вещи, твой дом, твоя улица, твоя служанка, которая входит с вопросом: "Что прикажете, барин, к обеду?" — и удаляется своей отвратительной походкой, вскидывая каблуком при каждом шаге обтрепанный подол грязной юбки; когда тебе надоел твой слишком верный пес, надоели постоянные пятна на обоях, регулярность трапез, сон в той же постели, повседневное повторение тех же поступков; когда тебе надоел ты сам, твой голос, все то, что ты беспрестанно повторяешь, узкий круг твоих мыслей; когда надоело собственное отражение в зеркале, гримасы, которые ты делаешь, бреясь и причесываясь, — тогда надо уехать и начать новую жизнь, полную разнообразных впечатлений.